Первая часть мемуаров здесь Вторая часть мемуаров здесь Третья часть мемуаров здесь Четвертая часть мемуаров здесь Пятая часть мемуаров Бобровникова здесь Жизнь в моем детстве в Старобельске была примитивна в сравнении со стандартами 1956г. в Америке, но нам, конечно, было весьма удобно. Были умывальники, наверху и внизу, которые имели весьма декоративный вид. Прислуга должна была своевременно заполнить их и выливать помои. Когда мне было 10 или 11 лет, я начал ходить в городские бани, известные в США как турецкие. На самом деле это еще более древнее римское заведение, принятое потом византийцами, а от них турками и русскими. Такие походы были традиционно определены один раз в месяц, а в промежутках мы должны были быть удовлетворены умыванием, как кошки. Летом, конечно, мы проводили каждый день часы в реках и озерах. Я помню момент, когда у нас даже не было воды в доме. Одна из обязанностей смотрителя состояла в том, чтобы возить огромную емкость на колесах к городскому колодцу и следить, чтобы емкость была всегда полная. Когда мне было приблизительно 12 лет, появился первый признак прогресса. Мы начали сверлить свой собственный колодец и имели насос (очевидно ручной – прим. перев.), и всегда была очередь соседей с ведрами и коромыслами на плечах. Никто бы не подумал их не пускать. У колодца был своего рода клуб, где свободно обменивались сплетнями. К 1914 году у нас уже были внутренние ванные и туалеты, но вода должна была быть накачана из колодца в резервуары наверху и спускаться под силой тяжести. Мы установили телефон, но у нас никогда не было электричества в мое время. Мы всегда зависели от керосиновых ламп. Прислуга должна была заполнить их керосином на открытом воздухе, и горе ей, если бы она забыла это сделать! Одно из моих самых ранних воспоминаний - наша горничная, заполняющая эти лампы босиком на снегу. Прислуга Естественно, что такой дом, как наш, не мог существовать без слуг, и я помню время, когда у нас было их пять. Проблема слуг вообще не была простой. Как с неграми на юге Америки, так и у нас в свое время, могли быть и хорошие, но могли быть и плохие ситуации. Мы были очень консервативной семьей и, насколько я могу помнить, мы всегда нанимали слуг из одной и той же семьи или, скорее, клана. Я помню бородатого крестьянина, который привел к нам свою 13-летнюю дочь со словами: "Это - моя Маша, будьте добрыми к ней". Маша осталась у нас как прислуга, иначе отец не смог бы ее поддержать. В мое время такие девочки, в лучшем случае, могли читать и писать, но ненамного больше, чем это. Мы дали ей место, постель, стали кормить и платить ей зарплату 3 рубля в месяц. Очень скромно, конечно, но для Маши и это было много. Она, вероятно, никогда в жизни не имела рубля. Мои сестры дали Маше из одежды то, в чем они не нуждались, и, независимо от того, насколько это были потертые вещи, для Маши это была неслыханная роскошь. По отношению к ней не было никаких притеснений, никаких резких слов, и, конечно, никакого избиения. Мои сестры разговаривали с Машей на равных и давали свои книги. Довольно скоро Маша расцвела, начала использовать правильный русский язык вместо сельского украинского, знала, как сделать прическу и заботиться об одежде. Но эти девушки должны были рисковать возможностью перспектив своего дальнейшего бракосочетания: или быть преуспевающей и цивилизованной прислугой в городе, или жить в деревне, где они были бы обречены на повседневную тяжелую работу. Специфичность Маши (Maруся, как мы ее называли) говорит о втором поколении слуг в нашем доме. Она была симпатичной и интеллектуальной девочкой. Когда я был в Старобельске, приблизительно в 1916 году, она вышла замуж и исчезла. Когда я возвратился домой в 1918-м, наша Маша была у нас снова в качестве повара и с маленьким мальчиком "на стороне". И это уже было во время революции. Любая приличная семья заботилась о своих старых слугах. Моя тетя Лена Расказова держала старую беззубую женщину, абсолютно бесполезную как слугу. Но она была с семьей в течение 50 лет. Машин брат Миша был нашим смотрителем в течение многих лет. Их младший брат Петр рос в нашем доме. Он был моего возраста, и в детстве мы часто боролись, но я при этом оставался без особого успеха, поскольку он был рослым, крепким парнем. Я ему много читал. Я прочитал бы ему всю нашу энциклопедию Брокгауза-Эфрона (эквивалент Британской энциклопедии), но он перестал понимать ее вообще, фактически он был довольно тупым. Его забрали в армию во время войны, и я потерял его след. Начало революции Внезапно это первобытное общество было взорвано на части. Коммунистическое правительство объявило, что никакой человек не должен быть слугой другого. Многие слуги все же предпочли остаться со своими хозяевами. Некоторые из них даже следовали за ними в изгнание. Другие, напротив, потребовали более высокую зарплату и лучшие условия жизни. Но с умершей банковской системой было трудно иметь достаточно денег для элементарных потребностей, не говоря уже о более высокой зарплате слугам. Зимой 1918 был организован первый Совет в нашем городе, и кто же был среди главарей, как не тот же самый тупой Петр! Теперь он пришел в наш дом, вооруженный до зубов, и после долгого мямляния, наконец произнес, что они решили конфисковать нашу энциклопедию, "так как мы находимся теперь во власти и нуждаемся в справочниках". Я посмотрел на него и сказал: "Помнишь, Петр, что, когда я читал тебе эту энциклопедию, ты ничего не понимал? Ты был глуп и тогда, и не более умен теперь. Пошел к черту!". Он выпрямился, отдал честь, сказал: "Да, сударь" и удалился. Он никогда меня больше не беспокоил. Вы, которые прочитали эти строки, выросшие в стабильном и аккуратном обществе, не думайте, что я был героем со стальными нервами. Ничего подобного. Дело в том, что даже стремительная русская революция все же развивалась постепенно. Новые владельцы все еще не могли привыкнуть, что они "в седле", а мы не могли поверить, что старый уклад исчез. Для Петра я был ("по инерции") все еще его хозяином и лейтенантом Имперской армии, а Петя для меня был все еще необразованным сельским мальчиком. В следующий год я был бы немедленно арестован и, вероятно, расстрелян при таком вызове властям, но в 1918 году я еще мог сказать коммунистам, что они мошенники, воры и дураки и избежать неприятностей с ними. В 1919 году единственный язык, что и Петр, и я могли понять, был языком пулеметов и ручных гранат. Я помню другой инцидент того же самого периода. Я рыл яму во дворе для какой-то цели, которую я не могу вспомнить, и тут подходит какой-то бородатый крестьянин, который к тому времени занимал некоторый пост в местном Совете (а это не Ф.Д.Панфилов?! – прим. перев.), чтобы пригласить меня работать на них во власти. Я поворачиваюсь к нему с горечью и ядом: "Ты грязный, необразованный сукин сын. Я здесь со своими мозгами и образованием рою яму, а ты, неотесанный мужик, думаешь, что ты сможешь управлять делами такой большой страны, как Россия! Позвольте нам посмотреть, как вы сами справитесь. Идите к черту!". Крестьянин постоял, посмотрел сверху вниз на меня в моей яме, наконец, сделав глубокий вздох, уехал. Пути интеллигентов Другой эпизод из раннего революционного периода. В 1918 г. флигель в нашем дворе арендовал сапожник, Юрий Приходьков, представитель известной интеллигентной семьи (возможно, это сын заведующего Старобельской больницей – Георгия Павловича Приходькова? – прим. перев.), я знал его с детства. Когда я вошел, он был занят - ремонтировал чьи-то ботинки. Я посмотрел на него некоторое время и, наконец, спросил: "Юра, вы это серьезно?". Он ответил: "Да, конечно". – "И каковы ваши планы?" - "По крайней мере, никто не сможет сказать, что я - бесполезный член общества". Такой вид решения не был приемлем для меня, но Юрий (для себя) был, несомненно, на правильном пути. Для него это было необходимо, чтобы принять защитную окраску, как делают некоторые животные, чтобы выжить и спастись от ярости революции. Я сомневаюсь, что Юрий долгое время оставался сапожником, но первые 2 или 3 года революции были очень важны. Ленин старался изо всех сил защищать интеллигентов и имел некоторую меру успеха в Ленинграде и Москве. Но в губерниях и уездах мы имели дело со властью неграмотных комиссаров, которыми не мог управлять даже Ленин. Во всяком случае я, как и многие другие, избрал борьбу, был слишком горд для любой идеи приспособленчества. Да, мы заплатили и заплатили дорого за это высокомерие, за этот отказ жить дальше с нашим собственным народом. Некоторые из нас заплатили своей жизнью, а некоторые, как я, - ранами и изгнанием. Те, кто остался, жили ненамного лучше. Многие из них умерли от болезней и голода, другие погибли в лагерях в Сибири. Эти необразованные крестьяне и рабочие развили такое господство террора, что России потребовались почти 40 лет, чтобы преодолеть последствия социального взрыва и достигнуть своего рода устойчивого состояния и порядка. Крестьяне и рабочие были, наконец, возвращены в те сферы, где они всегда находились, а нынешнее положение интеллигентов в России соответствует тому высокому положению, которое они имели перед революцией. Однако надо признать, что новая российская интеллигенция, которая возникла из глубины народа, явилась более реалистичной и практичной, чем были мы, но в основном это - тот же самый слой российского общества, как и 40 лет назад. Я постоянно вижу их на международных встречах и нахожу, к моему изумлению, что мысленно и эмоционально они очень похожи на моих друзей, которые погибли с нашей стороны во время Гражданской войны. Ведь новое поколение российских интеллигентов, несмотря на то, из каких слоев они произошли, было воспитано на том же самом Пушкине, Гоголе и Толстом, как и мы, они говорят на том же самом языке, как и мы, и даже имеют сходные реакции на то, что они видят за границей. Через 40 лет я увидел, что Российская революция, наконец, закончила свой цикл. Перевод с английского Сергея Афанасьевского